Она хотела начать жаловаться. Говорить как все достало.
Говорить, что начинает считать смерть выходом, простым, недостойным уважения бегством, но выходом.
Вместо этого, нарошно делаю глотательные движения и причиняю адскую боль до слез. Ей больно, лежит свернувшись в комок, она боится пить таблетки и есть пищу. Но без того и другого уже просто не выживет.
Она продолжает улыбаться и все глубже уходить в себя, все дальше от людей, как можно дальше, даже перестала отвечать на телефон. Даже перестала говорить правду или посвещать в свои планы.
Наш общий организм настолько задолбался с собственной интоксикацией, что ему все равно, когда глушить болью, когда слабостью, а когда тошнотой.
Наш общий организм желает быть репродуктивным, желает быть беременным и не знать слова анорексия.
Я злюсь на нее, и это чувство не даёт мне возможности опустить руки.
Я злюсь на организм, криво усмехаюсь жалкому отражению в зеркале.
Из нас двоих, подсознания и даже уже не знаю как обозвать саму себя, я все ещё пытаюсь выжить. Как-то верить в чудо и мысленно кричать правду, хотя вслух шепчу обратное.
Из нас троих, этим двоим я протягиваю руки и пытаюсь убедить, что мы переживаем и справимся, научимся любить и доверять. Каждый из них в своём углу, мы не разговариваем.
А я, нарочно делаю глотательные движения на дико болящее горло, и собираюсь завтра поехать писать тест, чтобы эти двое не забывали, кто из нас главный.